О двух бродячих словах восточного происхождения в древнерусском языке
KLÁRA AGYAGÁSI
Debreceni Egyetem BTK Szlavisztikai Intézet, H-4032 Debrecen, Egyetem tér 1.
Institute of Slavic Studies, Faculty of Humanities, University of Debrecen E-mail: agyagasi.klara@arts.unideb.hu
(Received: 4 January 2018; accepted: 22 March 2018)
Abstract: The author presents a historical-etymological analysis of two Russian words – kunžut ‘sesame’ and xamovnik ‘weaver’. According to her argumentation, Russian kunžut has Tokharian origin, it was borrowed from Tokharian A by Old Uygur before the 12th century.
From Old Uygur, it was intermediated by Middle Mongol and Middle Kipchak to Russian.
Xam, the stem of xamovnik is preserved in one of the Old Novgorodian birk barch letter from the beginning of the 14th century. It was borrowed from the Cantonese dialect of the Chinese language by West Old Turkic, and a West Old Turkic form was borrowed by Old Russian.
Keywords: Russian vocabulary, oriental elements, Middle Kipchak loanwords, West Old Turkic loanwords, Chinese loanwords, Middle Mongolian intermediation
Исследование лексики восточного происхождения в русской этимологи- ческой литературе началось в первой половине XIX века (обзор литературы с самых начал до 1970 г. см. МЕНГЕС 1970, ДОБРОДОМОВ–РОМАНОВА 1970, а бо- лее свежих исследований см. AGYAGÁSI 2016). В большинстве ранних трудов главной задачей исторических разысканий являлось определение окончатель- ного источника древних восточных заимствований, при этом не обращалось внимание на то, что нередко географические или хронологические условия не позволяли предположение непосредственного контактирования русского языка с окончательным источником.
Ниже будут представлены два образца историко-этимологического ана- лиза бродячих слов восточного происхождения, особый акцент при этом ста- вится на промежуточные фазы их странствования с помощью реконструкций на основании историко-сопоставительного метода.
Кунжут ‘растение Sesamum’ (ДАЛЬ 2: 218).
Исследование слова, как это отмечается Е. Н. Шиповой, началось в рус- ской этимологической литературе с появления двухтомного словаря П. Со- колова в 1834 г. (СОКОЛОВ 1834, ШИПОВА 1976: 209). По мнению Соколова, этот ботанический термин имеет персидское происхождение (пер. kunQud).
Его мнение господствовало в русском языкознании вплоть до середины ХХ века. М. Фасмер на основании записи В. В. Радлова возводит слово к уйгур- скому künQit ‘сезам’ (РАДЛОВ 1899: 1446, VASMER 1953: 694). Но ни русские
исследователи, ни Фасмер не поднимают вопрос о том, когда и где было за- имствовано данное слово русским языком, каким образом было возможно заимствование слов между непосредственно неконтактирующими языками.
Шипова приводит параллели уйгурского слова из некоторых тюркских язы- ков, ср. кирг. künžüt (КргРСл), узб. kunžut (УРСл), азерб. künčüt ‘кунжут’ – к ним можно еще добавить казах. künžit (КазкРСл) и казанско-татарское kdn- Qět (ТРСл) в том же значении, – но о подробности процесса заимствования она не высказывает свое мнение (ШИПОВА 1976: 209).
Географическое распространение слова (от Средней Азии до России в широком кругу тюркских и персидских языков) обосновывает предполо- жение о бродячем характере1 изучаемого слова. На его окончательное про- исхождение удалось указать Дж. Клосону: др.-тюрк. künčit ‘sesame (seed)’, сохраненное в буддийских текстах уйгурских письменных памятников, яв- ляется заимствованием формы kuñčit из тохарского А языка (CLAUSON 1972:
727–728). Клосон одновременно высказывает предположение еще о том, что тохарское слово является в русском языке ранним заимствованием из одного из – ближе неопределенных – тюркских языков. Кроме цитированных Кло- соном древнетюркских памятников, форма künčit ‘кунжут’ обнаруживается еще в древнеуйгурских юридических документах XII–XIV веков (ДТС 327) и в уйгурских источниках медицинского содержания (RACHMATI 1932: 401–
448). Все это значит, что тохарское слово заимствовалось непосредственно уйгурским вариантом восточно-древнетюркского языка при непосредствен- ном сопрокосновении тохарского и древнеуйгурского языков и их носите- лей. Изучая тохарские заимствования в алтайских языках, А. Рона-Таш уста- новил, что тохарские заимствования в тюркских языках имеют два хроноло- гических пласта: в первый входят те лексические элементы, которые были заимствованы из пратохарского пратюркским, а во второй пласт входят те слова из тохарского А и Б, которые перешли в древнеуйгурский язык, и от- туда – в среднемонгольский (RÓNA-TAS 1986: 71–72).
Тохарское слово kuñčit из тохарского А могло попасть в древнеуйгур- ский в форме künčit ‘кунжут’, соблюдая правила тюркского сингармонизма.
После основания монгольской империи в XIII веке и завоевания ею восточ- ных территорий в сторону Китая, монголы заимствовали много элементов уйгурской культуры: предметы разного назначения и их названия, и даже уйгурское письмо, ставшее впоследствии одной из монгольских националь- ных письменных систем. Древнеуйгурское слово künčit, называющее неиз- вестное монголам растение, тоже было заимствовано монголами в средне- монгольский период. Об этом свидетельствует современный монгольский
1 Предположение о том, что мы имеем дело с бродячим словом, подтверждается еще и тем, что – кроме приведенных данных – существует и другой фонетический вариант слова, распространенный в разных тюркских языках: ср. тур. küncü ‘кунжут’ (ТурРСл), туркм. künQi (ТуркмРСл), кк. günži (РКпкСл) ‘то же’. Ш. Акалин считaет этот вариант заимствованием из одного из персидских диалектов (AKALIN 2011: 1560). Изучение возникновения и распростра- нения этого варианта слова не входит в наши задачи.
язык, словарный запас которого фиксирован и уйгуро-монгольским письмом (ср. LESSING 1973), и кириллическим (ср. BAWDEN 1996, KARA 1998). Исследу- емое слово у Ф. Лессинга встречается (в транскрипции на латинское письмо) как gynzid, kynzid ‘Sesame’ (LESSING 1973: 391, 503), а в словаре Ч. Бaудена и Д. Кары как гүнжид ‘Sesame’ (BAWDEN 1996: 105, KARA 1998: 119). Средне- монгольская форма слова реконструируется как *künQid. Она могла распро- страняться из среднемонгольского языка в среднекыпчакские диалекты (они бытовали на бывшей территории государственных образований джингиси- дов) и сохранилась в современном киргизском, казахском и казанско-татар- ском языках. Фонетический облик современного казанско-татарского слова (kdnQět) указывает на релятивную хронологию заимствования слова: форма
*künQid попала в среднекыпчакский язык как *künQit до начала процесса ре- дуцирования гласных верхнего подъема (см. ТУМАШЕВА 1989), и ее гласные фонемы участвовали в системном изменении гласных фонем татарского язы- ка: *künQit > kdnQět.2 Во многих среднекыпчакских диалектах произошла ас- симиляция второго гласного первому по огубленности. Такое уподобление налицо и в киргизской форме слова (см. выше). Но то же самое изменение могло происходить и в предшественнике казанско-татарского языка в изуча- емом слове: *künQit > *künQüt. В современном татарском языке по общему правилу редуцированный гласный второго слога после огубленного редуци- рованного в первом произносится тоже огубленным (см. КУРБАТОВ 1995: 121), только современная орфография не обозначает лабиальную гармонию глас- ных непервого слога. Это значит, что современная татарская форма kdnQět произносится как [kdnQdt], а [kdnQdt] восходит к среднекыпчакскому *künQüt.
Осталось только ответить на тот вопрос, как произошло непосредствен- ное заимствование среднекыпчакского слова русским. Важно отметить, что русское название растения Sesamum в письменных памятниках и народных говорах русского языка не сохранилось. Даже фонетический облик русского слова не дает сведений о том, какой из разновидностей великорусского язы- ка было заимствовано слово. Звуковое оформление слова свидетельствует только о том, что русские заимствовали среднекыпчакскую форму с огублен- ными первым и вторым гласными.3 Сведения древнетюркских памятников объясняют значение этого растения для тюркских народов: из семян кунжута добывали кунжутное масло, которое было в применении как лечебное сред- ство. Все это дает основание предполагать, что кунжут являлся товаром, ко- торым торговали предшественники татар, а покупателями могли быть члены узкой элиты русских княжеств, с которыми татары имели постоянные связи с XIII века (об их исторических отношениях см. VÁSÁRY 2007, VÁSÁRY 2015).
2 Такое изменение (редуцирование узких и сужение широких гласных) характеризует все другие среднемонгольские заимствования казанско-татарского языка (cp. RÓNA-TAS 1982).
3 Научная разработка среднекыпчакских заимствований в русском языке пока не прове- дена. Е. Н. Шипова собрала большое количество тюркизмов в русском языке, но регулярное разграничение источника единичных заимствований на основании фонетических критериев разных кыпчакских языков видится неосуществимым и в настоящее время (см. ШИПОВА 1976).
Суммируя результаты исследования истории слова, можно реконструи- ровать путь его распространения от тохарского до русского следующим об- разом: тохарск. А kuñčit ‘Sesame’ др.-уйг. künčit ср.-монг. *künQid ср.-кыпч. *künQit > *künQüt ср.-рус. kunžut ‘то же’.
Хамовник ‘ткач, полотнянщик, скатертник’ (ДАЛЬ 4: 542).
Русское слово относится к устаревшему слою русской лексики. Оно яв- ляется термином ремесленной промышленности, называет мастера, изготав- ливающего полотна, полотенца и скатерти, и является производным образо- ванием: хам + ов + ник. Слово к настоящему времени сохранилось только в названии района города Москвы Хамовники, и уже никто не может сказать, на каком основании отождествляется корень слова хам с полотенцами и ска- тертями.
Слово хам в корневой форме4 встречается в древненовгородском диалек- те (xaìú), оно зафиксировано на берестяной грамоте, датированной 20-ми и 30-ми годами XIV века (см. грамоту № 288 – ЗАЛИЗНЯК 2004: 541). А. А. За- лизняк толкует его как ‘полотно’. Однако, как на это правильно указывает К. Ковач, сам текст цитированной грамоты (в котором перечисляются раз- ные сорта купленных ткачом драгоценных текстильных материалов) вносит в значение этого слова коннотацию ‘дорогой текстильный товар’ (KOVÁCS
2016: 25).
В связи с происхождением этого слова Фасмер только указывает на по- пытки финских ученых связать русское слово с финскими и германским па- раллелями (ср. фин. hame ‘юбка’, эст. hameh, hame ‘рубаха’, др.-исл. hamr
‘оболочка’, гот. gahamôn ‘одевать’), но их связь с русским словом он счи- тает не достоверной (ФАСМЕР 3: 221).
Надежную основу для установления этимологии русского слова предста- вляет фрагмент восточно-древнетюркского источника XII–XIV вв. на уйгур- ском письме, содержащий слово qamqï ‘камка, шелковая материя’ (ДТС 416).
Западно-древнeтюркский вариант этого слова в письменных памятниках не сохранился, но его фонетическая реконструкция не представляет трудности на основании прочих источников западно-древнетюркского языка. В западно- древнетюркском диалекте спирантизация заднего q в х в абсолютном начале слова началась в VII веке, как об этом свидетельствует написание монограм- мы на перстне с печаткой булгарского кагана Куврата (hovratou), найденном в его могиле (см. WERNER 1984, RÓNA-TAS 1996: 180–181). А задний q в инла- утном и ауслаутном положении прежде озвончался, потом исчез через спи- ранта (q > ġ > γ > Ø) на значительной части западно-древнетюркского язы- кового пространства до IX века. На это указывают некоторые западно-древ- нетюркские заимствования в русском и венгерском языках: зап.-др.-тюрк.,
4 Его производная форма как отыменное прилагательное (õàìèÿíûè)записана в источ- нике «Явка сельскаго прикащика Второго Васильева и разныхъ крестянъ» из 1579 года (см.
СРЕЗНЕВСКИЙ 3: 1359).
волжско-булг. buraq ‘beer’ > *buraġ > *buraγ др.-рус. bъraga ‘то же’ (см.
AGYAGÁSI 2010); зап.-др.-тюрк. *bergü ‘gift, tax’ > *berγü > berü правенг.
berü > венг. bér ‘то же’ (см. RÓNA-TAS–BERTA 2011: 115–118). Соответствен- но этому, западно-древнетюркская форма восточно-древнетюркского слова реконструируется как *χаmï (< *χаmγï < qаmqï). Она заимствовалась древне- новгородским диалектом до падения редуцированных.5 Последний гласный -ï тюркской формы не мог сохраниться в древнерусском варианте слова по морфологической причине. Изучаемое существительное должно было адап- тироваться в систему древнерусского именного склонения, но древнерусский язык не имел основ на твердый гласный -ï в своей системе. По свидетельст- ву цитированной берестяной грамоты, после заимствования западно-древне- тюркское слово на древнерусской почве уподобилось существительным муж- ского рода с основой на -ŭ, так как фигурировало оно в указанной грамоте в родительном падеже с окончанием -у. Гласный -ï был субституирован через -ъ (звучащий как редуцированный заднего ряда), и слово в древненовгород- ском диалекте приобрело форму õàìú. Оно, по всей вероятности, сохранило первоначальное значение ‘камка, шелковая материя’, зафиксированное в вос- точно-древнетюркском памятнике.
Возникает вопрос о том, откуда попало это слово в диалекты древне- тюркского языка, ведь тюрки-кочевники не занимались ремеслами, они не производили драгоценные текстильные материалы. Соответственно, и древ- нетюркское существительное не имеет тюркскую этимологию.
Древнетюркское слово имеет китайское происхождение. Но установить китайскую донорную форму уже долгое время оказывается очень трудной задачей, так как это существительное является бродячим словом, имеющим несколько фонетических вариантов в разных языках (kim[a], kim[ab], kam[a], kam[ab], camoca, camucca, camucan – подробнее см. AGYAGÁSI 2016: 392–393).
Как на это указывает Г. Дёрфер, начиная с IX века слово распространилось во множестве азиатских языков (см. DOERFER 1967: 604–605), а после поездки Марко Поло в Китай это название специальных тканей появилось и в целом ряде европейских языков (см. PELLIOT 1959: 145–146). П. Пеллио рассмотрел синологическую литературу относительно происхождения китайских слов со значением ‘damask, brocade, silk’, и после длительной дискуссии мало- вероятных этимологических толкований разных авторов он принял мнение Й. Юла в качестве самого вероятного. Соответственно этому, ближе ко всем формам, которые были распространены в языках Евразии, стоит китайское выражение chin-hua (< *kÇäm-χwa), которое имело значение ‘золотой цветок’.
Но с IX века это выражение прошло ряд семантических изменений и стало обозначать те разновидности узорчатых тканей, которые имели золотые цвет- ки как узор материала. Китайское слово в южнокитайских диалектах имело
5 Древний Новгород – как пишет об этом В. Л. Янин – был расположен на пересечении торговых путей с востока на запад и с юга на север, и являлся крупным торговым центром с XI по XIV вв. (ЯНИН 2008: 21).
произношение как kīmAāw (PELLIOT 1959: 149–150), откуда было заимствова- но арабскими и персидскими торговцами и опосредовано разными языками по шелковому пути. Но в кантонском произношении первая часть сложного слова звучала как kam, в этой форме его могли заимствовать торговцы из других стран, среди них древние тюрки обоих диалектов.6 Двоякость китай- ской донорной формы объясняет фонетическое различие древнетюркских и арабских (также персидских) форм, а в других языках звучание слова изме- нилось благодаря опосредованию. Относительно происхождения русской и турецкой форм китайского слова Пеллио и Дёрфер предполагали персидское опосредование. Но им был еще не известен тот содержащий слово восточно- древнетюркский источник XII–XIV вв., о котором было упомянуто в «Древ- нетюркском словаре», вышедшем спустя десять лет после опубликования исследования Пеллио.
Суммируя вышесказанное относительно происхождения русского слова хамовник ‘ткач, полотнянщик, скатертник’, можно прийти к следующим вы- водам.
Корнем производного слова является существительное хам- ‘узорчатая ткань’, которое было заимствовано в древнерусский период древненовгород- ским диалектом до падения там редуцированных гласных. Слово является бродячим словом, окончательно восходящим к китайскому оригиналу. Оно распространялось разными путями в языках Евразии с IX по XIV вв. Его по- явление в русском языке реконструируется следующим образом: кит. *kÇäm- χwa ‘золотой цветок’ > кантонск. диал. кит. языка kamAāw зап.-др.-тюрк.
*χamγï > χamï др.-новг. диал. хамъ ‘узорчатая ткань’.
Образование древненовгородского корня могло происходить с середины XIV века при помощи суффиксов -ов- и -ник славянского происхождения.
Словари
ДАЛЬ = ДАЛЬ В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1–4. Москва, 1989.
ДРС = Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 1–28. Москва, 1975–2008.
ДТС = НАДЕЛЯЕВ В. М., НАСИЛОВ Д. М., ТЕНИШЕВ Э. Р., ЩЕРБАК А. М. (ред.) Древне- тюркский словарь. Ленинград, 1969.
КазкРСл = МАХМУДОВ Х., МУСАБАЕВ Г. (ред.) Казахско-русский словарь. Алма-Ата, 1959.
КргРСл = ЮДАХИН К. К. (ред.) Киргизско-русский словарь. Москва, 1965.
6 Китайское слово появилось также в русском и через опосредования восточно-древне- русского диалекта (ср. вост.-др.-тюрк. qamqï др.-рус. kamka), но в этом случае субституция древнетюркского конечного гласного -ï осуществилась с гласным -а, и таким образом тюрк- ское слово стало древнерусским существительным женского рода. Об этом свидетельствуют древнерусские письменные данные: др.-рус. (1486 г.) камка ‘шелковая цветная ткань с узора- ми’ (СРЕЗНЕВСКИЙ 1: 1186–1187); камка (XV–XVI вв. ~ 1472 г.) ‘шелковая цветная узорчатая ткань’ (ДРС 7: 48).
РАДЛОВ 1899 = РАДЛОВ В. В. Опыт словаря тюркских наречий. Т. 2. Санкт-Петер- бург, 1899.
РКпкСл = БАСКАКОВ Н. А. (ред.) Русско-каракалпакский словарь. Москва, 1967.
СОКОЛОВ 1834 = СОКОЛОВ П. Общий церковно-славянско-русский словарь, или собра- ние речений. Ч. 1–2. Санкт-Петербург, 1834.
СРЕЗНЕВСКИЙ = СРЕЗНЕВСКИЙ И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. 1–3. Санкт-Петербург, 1893–1912.
ТРСл = ОСМАНОВ М. М. Татарско-русский словарь. Москва, 1966.
ТуркмРСл = БАСКАКОВ Н. А., КАРРЫЕВ Б. А., ХАМЗАЕВ М. Я. (ред.) Туркменско-рус- ский словарь. Москва, 1968.
ТурРСл = МУСТАФАЕВ Э. М., СТАРОТОВ Л. Н. (ред.) Турецко-русский словарь. Москва, 1977.
УРСл = АКОБИРОВ С. Ф., МИХАЙЛОВ Г. Н. (ред.) Узбекско-русский словарь. Ташкент, 1988.
ФАСМЕР = ФАСМЕР Макс: Этимологический словарь русского языка. Т. 1–4. Москва, 1986–1987.
ШИПОВА 1976 = ШИПОВА Е. Н. Словарь тюркизмов в русском языке. Алма-Ата, 1976.
AKALİN 2011 = AKALİN Ş. (haz.) Türkçe sözlük. Ankara, 2011.
BAWDEN 1996 = BAWDEN Ch. Mongolian–English Dictionary. London–New York, 1996.
CLAUSON 1972 = CLAUSON G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth-Century Tur- kish. Oxford, 1972.
KARA 1998 = KARA György: Mongol–magyar kéziszótár. Budapest, 1998.
LESSING 1973 = LESSING F. (ed.) Mongolian–English Dictionary. Bloomington, 1973.
VASMER 1953 = VASMER M. Russisches etymologisches Wörterbuch. Band 1. Heidelberg, 1953.
Литература
ДОБРОДОМОВ–РОМАНОВА 1970 = ДОБРОДОМОВ И. Г., РОМАНОВА Г. Я. (ред.) Библиогра- фия основной отечественной литературы по изучению ориентализмов в восточно- славянских языках. В кн.: МЕНГЕС К. Г. Восточные элементы в «Слове о полку Игореве». Ленинград, 1970. 211–238.
ЗАЛИЗНЯК 2004 = ЗАЛИЗНЯК А. А. Древненовгородский диалект. Издание 2-е, перера- ботанное с учетом материала находок 1995–2004 гг. Москва, 2004.
КУРБАТОВ 1995 = КУРБАТОВ Х. Р. Орфоэпия. В кн.: ЗАКИЕВ М. З. (ред.) Татарская грамматика. Т. 1. Казань, 1995. 120–129.
МЕНГЕС 1970 = МЕНГЕС К. Г. Восточные элементы в «Слове о полку Игореве». Ле- нинград, 1970.
ТУМАШЕВА 1989 = ТУМАШЕВА Д. Г. Перебой гласных и формирование вокализма кып- чакских языков. В кн.: Сравнительно-историческое изучение языков разных се- мей. Москва, 1989. 5–18.
ЯНИН 2008 = ЯНИН В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода. Москва, 2008.
AGYAGÁSI 2010 = AGYAGÁSI Klára: Loanwords as data in historical linguistics. An areal linguistic study. In: AGYAGÁSI Klára (ed.): Data in Historical Linguistics. (Sprachtheo- rie und germanistische Linguistik 20.2.) Münster, 2010. 197–222.
AGYAGÁSI 2016 = AGYAGÁSI Klára: On some oriental elements in Old Novgorodian and other Old Russian dialects. Acta Orientalia Hung. 69 (2016): 391–396.
DOERFER 1967 = DOERFER G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen. Un- ter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen, vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Bd. 3. Wiesbaden, 1967.
KOVÁCS 2016 = KOVÁCS Kornél: Некоторые уникальные названия текстильных мате- риалов в древненовгородском диалекте. Slavica 45. Debrecen, 2016. 23–34.
PELLIOT 1959 = PELLIOT P. Notes on Marco Polo. Vol. 1. (Ouvrage posthume, publié sous les auspices de l’Academie des Inscriptions et Belles Lettres et avec le Concours du Centre National de la Recherche Scientifique.) Paris, 1959. 145–150.
RACHMATI 1932 = RACHMATI G. R. Zur Heilkunde der Uiguren 2. Berlin, 1932.
RÓNA-TAS 1982 = RÓNA-TAS András: Loan-words of ultimate Middle Mongolian origin in Chuvash. In: RÓNA-TAS András (ed.): Studies in Chuvash Etymology 1. (Studia Uralo- Altaica 17.) Szeged, 1982. 66–134.
RÓNA-TAS 1986 = RÓNA-TAS András: Tocharische Elemente in den altaischen Sprachen?
In: RÓNA-TAS András: Language and History. Contributions to Comparative Altaistics.
(Studia Uralo-Altaica 25.) Szeged, 1986. 69–74.
RÓNA-TAS 1996 = RÓNA-TAS András: A honfoglaló magyar nép. Budapest, 1996.
RÓNA-TAS–BERTA 2011 = RÓNA-TAS András, BERTA Árpád: West Old Turkic. Turkic Loan- words in Hungarian. Vol. 1. Wiesbaden, 2011.
VÁSÁRY 2007 = VÁSÁRY István: Turks, Tatars and Russians in the 13th–16th Centuries.
Aldershot, 2007.
VÁSÁRY 2015 = VÁSÁRY István: The Tatar Factor in the Formation of Muscovy’s Political Culture. In: AMITAI R., BIRAN M. (eds.) Nomads as Agents of Cultural Change. The Mongols and Their Predecessors. Honolulu, 2015. 252–270.
WERNER 1984 = WERNER J. Der Grabfund von Malaja Pereščepina und Kuvrat, Kagan der Bulgaren. München, 1984.
